В летнюю ночь 1918 года, неподалёку от маленького швейцарского городка Вилльнёв, рыбак, плывший в лодке по Женевскому озеру, заметил на воде какой-то странный предмет. Приблизившись, он различил кое-как сколоченный из брёвен плот, а на нем голого человека, который пытался грести при помощи доски, заменявшей ему весло. Удивлённый рыбак подплыл к плоту, и помог несчастному перебраться в лодку. Кое-как прикрыл его наготу сетями и попытался вступить в разговор с забившимся в угол лодки, дрожавшим от холода человеком. Тот, однако, отвечал на непонятном языке, ни одно слово которого не походило на местное наречие. Рыбак, не пытаясь более разговаривать, собрал свои сети и широкими взмахами весел стал грести к берегу.
По мере того как в лучах зари вырисовывались очертания берега, просветлялось и лицо голого человека. Детская улыбка пробилась сквозь спутанную бороду, прикрывавшую его широкий рот; рука протянулась вперед и полувопросительно, полууверенно принялся лепетать он какое-то слово в роде «Россия». По мере приближения лодки к берегу голос его звучал радостнее и увереннее.
Лодка врезалась в берег, где жена и дочери рыбака ждали уже привезенного им улова; при виде завернутого в сети голого человека они разбежались с визгом, как некогда прислужницы Навзикаи. Через какое-то время, узнавшие о странном происшествии на берегу озера собрались мужчины из близлежащей деревни, во главе с преисполненным величия блюстителем порядка. Богатый опыт военного времени и бесчисленные инструкции побудили последнего не сомневаться в том, что он имеет дело с дезертиром, приплывшим с французского берега. Однако, его следовательское рвение по отношению к голому человеку (которого снабдили, между тем, курткой и тиковыми брюками) сильно умерилось, – он не мог добиться ничего, кроме повторявшегося все неувереннее и боязливее вопроса «Россия, Россия?».
Несколько раздраженный, блюститель порядка жестом, не оставлявшим сомнения, пригласил незнакомца следовать за ним. Окруженный высыпавшей на берег молодежью, мокрый и босой, в болтающейся одежде, человек был отправлен в здание общинного управления и заперт там. Он не сопротивлялся, не сказал ни слова; только светлые глаза его потемнели от разочарования, и широкие плечи согнулись, как бы в ожидании удара.
Между тем весть о пойманном в сети человеке дошла до ближайших отелей, и обрадованные неожиданным развлечением постояльцы пришли посмотреть на дикаря.
Одна дама поднесла ему конфеты, которые он с недоверчивостью обезьяны отложил в сторону. Кто-то сделал фотографический снимок. Все шумно и весело болтали вокруг. Управляющий одной из гостиниц, долго живший за границей и владевший многими языками, обратился к окончательно растерявшемуся незнакомцу на немецком, итальянском, английском и, наконец, на русском языке. Едва только было произнесено первое русское слово, незнакомец вздрогнул, и его добродушное лицо озарилось широчайшей улыбкой; неожиданно он начал рассказывать свою историю уверенно и откровенно. Она была очень длинна и сбивчива; не все в ней было понятно случайному переводчику. Вот какова, в общих чертах, была судьба этого человека.
Он сражался в России и в один прекрасный день был погружен вместе с тысячами других солдат в поезд, в котором везли его куда-то далеко и долго. Затем всех пересадили на пароход… и было так жарко, что кости, как он выразился, варились в теле. Где-то, наконец, их высадили и отправили дальше, опять в вагонах. Затем они атаковали какой-то холм…, а что было дальше, он не помнит, так как в самом начале пуля угодила ему в ногу.
Слушателям, которым управляющий перевёл речь беглеца, стало ясно, что он был в составе одной из русских дивизий, посланных через Сибирь и Владивосток на французский фронт и проехавших полмира, чтоб попасть туда. Вместе с сожалением пробудилось у них любопытство. Что заставило несчастного предпринять это необыкновенное бегство? С добродушной и вместе с тем лукавой улыбкой русский охотно поведал о том, как, едва-едва выздоровев, он справился у санитаров, где Россия; они указали ему направление, и он запомнил путь по солнцу и звёздам; потом сбежал и, прячась днём от патрулей в сараях, по ночам продолжал своё путешествие.
Десять дней, пока шёл до этого озера, он питался милостыней – хлебом и фруктами. Его объяснения стали сбивчивее. Так как он родился у Байкальского озера, то думал, по-видимому, что на другом берегу, очертания которого он заметил вчера вечером, должна быть Россия. Он утащил из какой-то хижины два бревна и, лёжа на животе, с помощью заменявшей весло доски, выплыл далеко в озеро, где и нашёл его рыбак.
Неуверенный вопрос, будет ли он завтра уже дома, закончил его повествование. Едва слова эти были переведены, раздался громкий хохот, быстро сменившийся сочувствием. Каждый из окружавших сунул беглецу, боязливо и жалостно озиравшемуся, несколько монет или ассигнаций.
Между тем пришло телефонное сообщение из полицейского управления в Монтрё, где с немалым трудом составили протокол о происшествии. Дело было не только в недостаточных познаниях случайного переводчика: жители запада столкнулись с невероятным невежеством этого человека, который знал только имя свое – Борис и мог дать лишь смутные сведения о своей родной деревне. Он назвался крепостным князя Мещерского (он именно так выразился, хотя крепостное право отменено уже целое поколение тому назад) и мог сказать лишь, что живет с женой и тремя детьми за пятьдесят верст от большого озера.
Пока решалась его судьба, он стоял среди спорящих, тупо уставившись в землю. Одни советовали отправить его в посольство в Берн, другие боялись, что в этом случае его вернут во Францию; полицейский не мог решить, следует ли рассматривать его как дезертира, или просто как иностранца без документов; писарь заранее высказался против того, что община должна приютить и содержать его. Француз возмущался, почему так возятся с этим жалким дезертиром; надо заставить его работать или отправить обратно. Две дамы взволнованно возражали ему, уверяя, что он не виноват в своем несчастии, что это преступление – отправлять человека на чужбину. Уже готов был возгореться политический спор, когда неожиданно один пожилой датчанин, энергично вмешавшийся в разговор, предложил заплатить за недельное содержание этого человека, с тем, чтобы полиция пришла тем временем к какому-либо соглашению с посольством. Неожиданное решение вопроса удовлетворило и должностных лиц и частных спорщиков.
Во время спора, становившегося все горячее и горячее, беглец поднял глаза и, не отрываясь, смотрел на губы управляющего, единственного человека, от которого мог он узнать о своей дальнейшей судьбе.
Он смутно сознавал волнение, вызванное его присутствием, и, когда разговор смолк, он, в наступившей тишине, с умоляющим видом обратился к управляющему, сложив руки, как женщина перед образом. Выразительность этого движения тронула всех. Управляющий ласково успокоил русского, сказав, что ему нечего бояться. Что он здесь в безопасности, и что на ближайшее время ему обеспечен приют на постоялом дворе. Русский хотел было поцеловать ему руку, но тот быстро отдернул ее. Потом он указал ему на соседний дом, где он может получить приют и пищу, и, еще раз успокоив его, приветливо простился с ним и направился к своему отелю.
Не отрываясь, глядел беглец вслед управляющему, и чем дальше тот отходил, тем сумрачнее становилось его просветлевшее было лицо. Пристальным взором следил он за ним, пока тот не скрылся в расположенном на холме отеле, не замечая окружающих, удивленных его видом и посмеивавшихся над ним. Когда кто-то, жалостливо дотронувшись до него, показал ему на постоялый двор, он, сгорбившись и опустив голову, направился в ту сторону. Ему открыли дверь в столовую. Он сел за стол, на который девушка поставила стакан водки, и неподвижно просидел там все утро с омраченным взглядом. Деревенские детишки беспрестанно подбегали к окошку, смеялись и что-то кричали, но он не поднимал головы. Входившие с любопытством поглядывали на него, но он оставался сидеть, уставив глаза в стол, сгорбившись, смущенный и испуганный. Когда к обеду рой людей со смехом наполнил комнату, и сотни слов, непонятных ему, залетали в воздухе, – он с таким ужасом ощутил свою отчужденность, – глухой и немой среди всего этого скопления, – что с трудом мог дрожащей рукой поднести ложку с супом ко рту. Неожиданно тяжелая слеза скатилась по его щеке и упала на стол. Он испуганно оглянулся. Другие заметили ее, и разговор оборвался. Ему стало стыдно: все ниже к черному дереву опускалась его тяжелая, растрепанная голова.
Так сидел он до вечера. Люди приходили и уходили. Он не замечал их, и они на него не обращали внимания. Как тень, сидел он в тени печки, тяжело опустив руки на стол. Все забыли о нем, и никто не заметил, как в сумерках он поднялся вдруг, и тупо, как зверь, зашагал к отелю. Час и другой стоял он перед дверьми, почтительно держа в руках шапку, не поднимая глаз ни на кого. Наконец, один из лакеев, заметив эту необыкновенную фигуру, стоявшую точно черный неподвижный пень, вросший в землю перед освещенным подъездом отеля, – позвал управляющего. Снова радость промелькнула на омраченном лице беглеца, когда к нему обратились на родном языке.
– Что тебе нужно, Борис? – ласково спросил управляющий.
– Прошу прощения, – пробормотал беглец. – Я только хотел спросить: можно ль мне домой?
Управляющий рассмеялся.
– Ну, конечно, Борис, можешь отправиться домой.
– Завтра?
Управляющий стал серьезен. Столько мольбы было в тоне беглеца, что улыбка быстро сошла с лица собеседника.
– Нет, Борис... Не сейчас. Когда кончится война.
– А когда? Когда она кончится?
– Одному богу известно. Мы, люди, не знаем этого.
– А раньше? Раньше нельзя уйти?
– Нет, Борис.
– Очень это далеко?
– Да.
– Много дней пути?
– Много дней.
– Я все-таки пойду, господин. Я сильный. Не устану.
– Борис, нельзя пойти. Ведь существует граница!
– Граница? - тупо повторил он. Слово это было ему незнакомо.
Потом он ответил с изумительным упрямством:
– Я переплыву!
Управляющий снова улыбнулся; но ему все же жаль было беднягу. Он ответил ласково:
– Нет, Борис, ничего не выйдет. Граница – это значит чужая страна. Люди не пропустят тебя.
– Да я ведь не буду их убивать! Я бросил свою винтовку. Почему же они не пропустят меня к жене, если я их попрошу, Христа ради?
Управляющий становился все серьезнее. Горечь наполняла его сердце.
– Нет, - сказал он. – Они не пропустят тебя, Борис.
– Так что ж мне делать, господин? Я ведь не могу остаться здесь. Люди меня здесь не понимают, и я не понимаю их.
– Ты выучишься, Борис.
– Нет, господин. – Он низко опустил голову. – Я не могу учиться. Я могу только работать в поле, больше я ничего не умею. Что мне здесь делать? Я хочу домой. Покажите мне дорогу.
– Теперь не существует туда дороги, Борис.
– Да ведь они не могут запретить мне вернуться к жене, к детям! Я ведь не солдат больше.
– Они это могут, Борис.
– А царь? – спросил он неожиданно.
– Царя больше нет, Борис. Люди его свергли.
– Больше нет царя? – Он застыл на месте. – Значит мне не попасть домой? – устало сказал он.
– Теперь - нет. Придется подождать, Борис.
– Долго?
– Не знаю.
Все угрюмее становилось его лицо во мраке.
– Я так долго ждал. Я больше не могу ждать. Покажите дорогу. Я все-таки попробую.
– Дороги нет, Борис. Тебя схватят на границе. Мы найдем тебе работу.
– Люди здесь не понимают меня, и я не понимаю их, – повторил он упрямо. – Я не могу здесь жить. Помоги мне, господин.
– Я не в состоянии, Борис.
– Помоги, ради Христа, господин! Помоги мне, я не могу больше!
– Нет, Борис. Ни один человек теперь не может помочь другому.
Они безмолвно стояли друг против друга. Борис мял шапку в руках.
– Зачем же забрали меня из дому? Они сказали, что я должен защищать царя и отечество. Но Россия далеко, а царь... что они с ним сделали?
– Свергли.
– Свергли, – бессмысленно повторил он. – Что ж мне теперь делать, господин? Мне домой нужно. Дети плачут, зовут меня. Я не могу здесь жить!
Помоги мне, господин, помоги!
– Не могу, Борис.
– И никто не может помочь?
– Теперь никто.
Русский опускал голову все ниже и, вдруг, глухо промолвив: – Спасибо, господин, – повернулся и ушёл.
Медленно шёл он по дороге. Управляющий долго смотрел ему вслед, удивляясь, что тот пошёл не к постоялому двору, а спускается к озеру. Он глубоко вздохнул и вернулся к своей работе в отель.
***
Случай захотел, чтобы тот же рыбак, что привёз русского в своей лодке, на следующее утро нашёл голое тело утопленника. Борис заботливо сложил на берегу подаренные ему брюки, шапку и куртку и вернулся в озеро так же, как перед тем появился из него.
О происшествии составлен был протокол, и так как фамилии чужестранца не знали, то на могиле его поставили простой деревянный крест, – один из тех скромных памятников безвестной судьбы, которыми покрыта теперь Европа от края до края.
***
Автор: Стефан Цвейг
Перевод: П.Бернштейн
Comments